Избитая иссохшимися, пыльными ботинками времени, согнутая под тяжестью ударов сотен ног, с кровавыми рваными дырами и синеватой от синяков кожей, заливаясь слезами и слабо поскуливая, лежит на дне моего сердца, обняв свои тощие коленки, моя бедная надежда.
Бледная и пугливая, нежная и совершенно беззащитная, она решила снова выглянуть из своей обители, дабы посмотреть на мир, мечтая втайне остаться там навсегда. Сделав всего пару робких шагов, она узрела людей и их лица - такие отзывчивые и приятные, какие трогают самые больные наши раны, будто бы ускоряя их тягучее и мучительное заживление. И подалась вперед моя несчастная, ослепленная чудесной картиной, и протянула руки с кроткой улыбкой - а в следующее мгновение уже лежала на земле, оглушенная и сбитая с толку, и чувствовала лишь грубые, расчетливые удары тех самых людей с прекраснейшими улыбками на свете.
После того, как ее, наконец, оставили, она лежала в недвижимости еще много часов и дней, а может быть, и долгие-долгие годы. И вот сейчас, уже умирающая, Надежда приползла ко мне на сбитых локтях, волоча поломанные свои ножки, как возвращается блудный сын, раскаявшись в своих заблуждениях, к Отцу своему.

Это моя Надежда на доброту человеческую. Это Надежда на то, что глубоко в сердце каждого человека сокрыты любовь и сострадание к ближнему, подсознательное стремление к искренности и раскрытию души. Наивная, глупая и ничтожная в своей трогательной слепой вере.
И, что бы ни случилось, она всегда будет вновь выходить на белый свет, обретя силу и залечив раны; а получив новые, возвращаться ко мне еле живой и клясться, клясться жизнью своей в том, что никогда, никогда больше она не поверит людям...

Но самое печальное в этой истории то, что, сколько бы раз ее ни избивали и как бы сильно ни была надежда моя близка к смерти,


она
все равно
никогда
не умрет.